Я льнул когда-то к беднякам —
Не из возвышенного взгляда,
А потому, что только там
Шла жизнь без помпы и парада.
Хотя я с барством был знаком
И с публикою деликатной,
Я дармоедству был врагом
И другом голи перекатной.
И я старался дружбу свесть
С людьми из трудового званья,
За что и делали мне честь,
Меня считая тоже рванью.
Был осязателен без фраз,
Вещественен, телесен, весок
Уклад подвалов без прикрас
И чердаков без занавесок.
И я испортился с тех пор,
Как времени коснулась порча,
И горе возвели в позор,
Мещан и оптимистов корча.
Всем тем, кому я доверял,
Я с давних пор уже не верен.
Я человека потерял,
С тех пор как всеми я потерян.
I used to glorify the poor,
Not simply lofty views expressing:
Their lives alone, I felt, were true,
Devoid of pomp and window-dressing.
No stranger to the manor house,
Its finery and lordly tenor,
I was a friend of down-and-outs,
And shunned the idly sponging manner.
For choosing friendship in the ranks
Of working people, though no rebel,
I had the honour to be stamped
As also one among the rabble.
The state of basements, unadorned,
Of attics with no frills or curtains
Was tangible without pretence
And full of substance, weighty, certain.
And I went bad when rot defaced
Our time, and life became infested,
When grief was censured as disgrace
And all played optimists and yes-men.
My faith in those who seemed my friends
Was broken and our ties were sundered.
I, too, lost Man, the Human, since
He had been lost by all and sundry.
Translated by Lydia Pasternak Slater
