Вечерние сумерки столько оставили в моей памяти самоцветов, что стоит мне произнести слова «вечерние сумерки, пышность закатов», как оживают разом строгие воспоминания прошедшей жизни и восторги опьянённой юности.
А затем, после сумерек, — нежная прозрачная ночь или же снова ночь спящих, дремучая, как меха.
     Тогда в Париже зажигается газ. Летом, сверкая среди деревьев в садах, газ придаёт листве, которую видишь снизу, зелёные, матовые тона феерической декорации. Зимою в тумане газ повествует о всевозможных безумиях вечера: чай, подогретое вино в домах, пиво и табачные клубы в кафе, оркестры, кружащие своим шумным дыханием щёголей всех сословий.
     Или же ночь за работой: лампа, очаг, никакой шумливой докучности.
     Потом гаснут витрины. Лишь общественные фонари вправе скупо струить лучи.
     Редеют прохожие. Все расходятся по домам. Одни помышляют о тихой комнате, о кровати с пологом (где хорошо умереть); другие тоскуют по прерванной суете, ища забвения в песнях и криках под открытым небом. Кое-где — пьяные ссоры.
     Дамы в капорах покидают хозяев после чинного ужина; иные, торгующие наслаждением, держась незаметно ввиду позднего часа, предлагают шёпотом свой товар.
     Проходишь. Слушаешь собственный шаг. Все разошлись. Сонные мясники принимают огромные бычьи туши, разверстых и закоченевших баранов.
     Все уже дома, уснули тяжёлым и эгоистическим сном. Куда направиться? Все гостеприимные места закрылись. Огни погасли. С трудом найдёшь щепотку горящих углей среди пепла остывших каминов.
     (В античной жизни именно это был час, когда уснувших во время оргий будили рабы. В угасающие светильники подливают масла. Подносят напитки. Суетятся. Поют. Но всё это — чтобы забыть о роковой звезде, которая держит дом в своей власти. Так что бледны, синеваты и самые крепкие; неудержимая дрожь пробирает их до костей.)
     Ночные прозрачности тяжелеют или обволакиваются дымкой. О, лучше уж не стоять на месте! Куда направиться? Это — холодный час.
     Полночь — граница мнимая, астрономическая между кануном и завтрашним днём. Но холодный час — подлинная, человеческая минута, когда наступить должен новый день. Кажется, что для каждого в этот час решается: добавится ли день грядущий к тем, какие он прожил, или их счёт для него завершён?
     Оставаться тогда одному, не засыпая, — ужасно. Кажется, что ангел смерти парит над людьми, пользуясь их беспощадным сном, чтобы избрать свою жертву, покамест никто не догадывается.
     О, пусть бы мы в этот час задыхались, хрипели, почувствовали, как разрывается сердце, как тёплая, пресная кровь подступает с последнею спазмой к горлу! — нет, никто не сможет услышать, не захочет избавиться от давящего, без сновидений сна, который мешает детям земли почувствовать холодный час.

Перевод Вадима Козового

Факсимиле из первого издания