Всё выше лоб лысеющий, всё строже
и явственней, хотя ещё не время,
сквозь бледный глянец желтоватой кожи
отчётливо очерченное темя.
По огранённым скулам изощрённо
резец прошёлся острием алмазным,
а на губах кармин такого тона,
что флорентийцу видится соблазном.
Улыбки ускользающей подобье
и строгий взгляд посаженных глубоко
спокойных глаз, глядящих исподлобья:
глядит и видит пристальное око.
На фолиант, раскрытый как попало,
легла рука, помедлив отчего-то,
а в глубине зеркального овала
дрожит и мреет полдня позолота.
И скал серее этих не найдёте,
и гор таких, темнеющих лилово, —
земля орлов и ястребов в полёте,
святыня для поэта и святого.
Бела стена, открыта дверь балкона,
закатный луч протянут без помехи,
и в тёмный угол сумрачного фона
отнесены забытые доспехи.
Перевод Натальи Ванханен
Хотя его не назовёте старым,
он лыс, и светится, желтея, темя.
Изрезан лоб морщинами недаром —
привык в раздумьях проводить он время.
Скуласт, и подбородок острым клином,
цвет губ едва ли не чрезмерно красный.
Он флорентийским мастерам старинным
моделью мог бы послужить прекрасной.
Хоть кажется подчас: ещё немного —
и с губ слетит улыбка озорная, —
он смотрит испытующе и строго,
вас острым взглядом зорких глаз пронзая.
Задумчиво проводит он рукою
по древней книги выцветшим страницам.
Свет в зеркале закатной полосою
дремотно золотится.
Отроги гор со склонами крутыми,
холмы... Земля, возлюбленная нами,
людьми: поэтами или святыми,
и вóронами, и орлами.
Сверкает ярко за окном балконным
небесный склон оранжевым закатом,
вечерний луч скользит по запылённым,
в углу стоящим латам.
Перевод Виктора Андреева
La calva prematura
brilla sobre la frente amplia y severa;
bajo la piel pálida tersura
se trasluce la fina calavera.
Mentón agudo y pómulos marcados
por trazos de un punzón adamantino;
y de insólita púrpura manchados
los labios que soñara un florentino.
Mientras la boca sonreír parece,
los ojos perspicaces,
que un ceño pensativo empequeñece,
miran y ven, profundos y tenaces.
Tiene sobre la mesa un libro viejo
donde posa la mano distraída.
Al fondo de la cuadra, en el espejo,
una tarde dorada está dormida.
Montañas de violeta
y grasientos breñales,
la tierra que ama el santo y el poeta,
los buitres y las águilas caudales.
Del abierto balcón al blanco muro
va una franja de sol anaranjada
que inflama el aire, en el ambiente obscuro
que envuelve la armadura arrinconada.
